Не уверен – не обгоняй!
Работать не хотелось. Было воскресенье, жена-актриса ушла на репетицию в театр, пообещав вернуться домой к обеду. Он лежал на диване, курил и мрачнел.
Вчера засиделись допоздна, потому что в гости неожиданно заявились Горецкие. Горецкий был театральным критиком, болтливым и самовлюблённым. Жена его, пятая или шестая по счёту, много ела, много пила, молчала и не улыбалась, словно у неё болели зубы. Обмывали какую-то очередную театральную премию, к которой критик имел отношение. Он говорил без умолку, тискал под столом свою жену и называл министра культуры, поддержавшего премию, «лапушкой».
«Пошляк», – думал писатель и пил водку. Тяжёлые кулаки, не писательские, а точно у каменщика или грузчика, лежали на скатерти. Лицо, тоже крупное и как бы из необтёсанной глыбы, дремало. Жена ждала, что он в конце концов разорётся, но он сдержался. Только когда Горецкие отвалили, заметил: «Проветри комнату, ладно? Столько дерьма от этого златоуста».
И ушёл курить на лестницу.
Сейчас почти одиннадцать утра, но в комнате темно и как-то гулко. Он лежал, закинув ноги на отвал дивана и смотрел на окно, себе между босыми ступнями. За стеклом клокотал дождь, упрямый, как бормашина. Он лил всю ночь, не мог успокоиться и теперь. Там, на улице, всё отсырело и потемнело, сырость и темнота сочились в комнату. Даже голову и центр грудной клетки, самую душу заливало.
Писатель тяжело вздохнул и зажёг новую сигарету. При жене он дома никогда не курил, но без неё мог высадить полпачки. Он любил «Мальборо», только фирменные. Их присылал из Вашингтона сын, работавший там тележурналистом. У «Мальборо» вкус сухой и чистый, таким вкусом обладают губы любимой женщины. Когда он курил, то всегда думал о жене, которую любил с первого дня встречи. Теперь было то же самое.
«Сейчас она в своём драном театре, – писатель закрыл глаза, – а я думаю о её губах, словно школьник. Двадцать семь лет думаю об одном и том же. Нормальное такое сумасшествие. Нормальное? Ну да. Если ничего такого не случится, так и буду думать. Мчаться, словно грузовик без тормозов. Обгоняя самого себя, потому что больше некого».
Вместе с этой мыслью раздался глухой удар в оконное стекло. Непонятный, но вместе с тем очевидный.
Писатель открыл глаза и сел. За окном ничего, кроме серой мглы и дождя, не было. Он пошевелил пальцами ног, точно собирался обуться и куда-то идти.
«Птица, может быть? Хотя откуда в такой дождь ей взяться. Показалось. Докурился и долежался. Надо работать».
Он затянулся ещё раз и ткнул сигарету в пепельницу. Осмотрелся, ища тапки, увидел их посередине комнаты, встал, подошёл и надел. Потянулся, разминая своё сильное тело, хлопнул руками по бёдрам и сказал по слогам:
– Ра-бо-тать.
Грохнул дверной звонок. Писатель чертыхнулся и пошёл открывать. «Если это Горецкий, допивать и добалтывать вчерашнее – убью!» – не совсем чётко подумал он.
На пороге стояла девушка среднего роста с мокрым от дождя лицом такой же правильной, средней красоты. Кожаная сумка висела на плече. Концы тёмно-каштановых волос завились от сырости и мило топорщились надо лбом и над висками. Она смотрела на писателя большими, чуть раскосыми глазами, полными робкого ожидания.
– Вам кого?
Девушка виновато улыбнулась и почти прошептала:
– Здравствуйте, Андрей Андреевич. Я – Катя. Помните?
Теперь он её узнал. Вспомнил. Прошлым летом он ездил по просьбе своего знакомого драматурга Лёни Швагеруса в подмосковный дом творчества, где три дня вёл мастер-класс для начинающих молодых писателей. Дело было несложное, только дурацкое. Писателю самому было сорок пять, чему он мог научить этих пацанов и девчат, таких чистых, ясноглазых и цепких? Своему опыту? Десант, Афган, четыре года крови и отборного мата? Он сам в себе это изживал чёрт знает сколько времени, выдавливал из себя по капле, как Чеховского раба. Если бы не жена, которая его дождалась, родила сына, не её любовь и не её губы, шепчущие по ночам такое, что никому рассказывать нельзя, так бы и не выдавил.
А ещё она сказала: «Пиши. Это твоё». И он начал писать о войне, но больше о людях. Хотя по чесноку, о самом себе, о своих душевных мытарствах и ментальных туманах.
Так какие тут мастер-классы? Самому бы век учиться. Может, и стал бы вторым Чеховым или хотя бы Сорокиным.
Писатель ещё раз посмотрел на девушку Катю. Откуда она взялась? Как узнала его адрес? В Союзе писателей? И чего ей, собственно говоря, от него надо?
– Можно, я войду?
– Это обязательно?
Она шмыгнула носом и по-детски улыбнулась.
– Зря вы хамите, – Катя встряхнула головой, освобождая волосы от последних следов дождя. – Вы же не такой. Вы добрый.
– Да?
– Да. Вон какой здоровяк. Богатырь. Все богатыри – добрые.
Она чуть картавила, выходило «богаты-вьи», «доб-вьие». Он вспомнил. Тогда эта милая картавость его и опутала. Ввела в грех. Замытарила и затуманила самым неподходящим образом.
«Как же я тогда не устоял, вахлачина?»
Девушка сняла в передней плащ и осталась в джинсах и бордовом кардигане.
– Туфли не снимай, – он сказал сердито. – Пошли на кухню.
– Я руки вымою. О’кей?
«Ну да. У них всё «о’кей», «хай-фай», «голдово». Куда нам до них, чмошникам-перестаркам».
Они сидели за кухонным столом друг напротив друга. Писатель чувствовал, что от этой Кати надо избавиться, пока не вернулась из театра жена. Для того вести себя зло и грубо.
– Ты зачем приехала?
– Я роман написала. Хочу вам оставить, – девушка достала из большой кожаной сумки папку. – Прочитайте, пожалуйста. Ладно?
Писатель посмотрел на Катю с удивлением. Роман? Только и всего?
Он не мог врубиться, что происходит.
Тогда был июль, жаркий и душный. После лекций он сходил на речку искупаться, потом уснул у себя в номере. В полночь проснулся. Лежал и слушал, как далеко в лесу за речкой твинькает соловей. Мысли были одна пустее другой. Что-то о договоре с издательством, который ему никогда не выполнить.
Вдруг в дверь осторожно постучали. Он хотел промолчать, но чёрт знает почему не удержался:
– Да?
– Можно?
– Влезайте.
На ней был тонкий розовый сарафан из хлопка и огромные браслеты на руке. Он узнал одну из своих слушательниц. У неё было приятное лицо, особенно в темноте.
Познакомились. Он вскипятил чаю. Долго болтали, чаёвничали, смеялись. Ему пришлась по душе её лёгкость. Как будто знали друг друга давным-давно, чуть ли не с детства. Она немного рассказала о себе, что ей восемнадцать, учится на юриста, но мечтает стать писательницей.
– Как Жорж Занд?
– Не болтайте ерунды. Как я и только я.
«Е-вьюнды». Картавила и всё время складывала кулачки под подбородком. Миленькая такая Катя-«только я-тя».
Потом она сняла через голову сарафан и села на его широкую постель. На голом белом теле никакой одежды не было. Ему понравились круглые блестящие плечи и сочные высоко стоящие груди с тёмными завязями сосков. Он подсел к ней и аккуратно опрокинул её на спину. Девушка не сопротивлялась, руками обвила его шею и притянула к себе. Её тело пахло молочной свежестью. Они не барахтались в кровати, но всё делали так, как юные, чуть стеснявшиеся близости влюблённые.
Так повторялось три ночи подряд. Катя уходила в пять утра, а он бежал на речку, отжимался на берегу, любуясь своими бицепсами и кулаками, и плавал потом до самого завтрака. Во время мастер-класса писатель её не замечал, старался не замечать, но чувствовал, что она смотрит на него не отрываясь и время от времени что-то записывает в тетрадке.
Прощание вышло лёгким, даже весёлым. Она ущипнула ему ладонь, а он хлопнул её по попке.
– Ты похожа на сбывшийся сон.
– Я побегу, ладно?
– Мы ещё увидимся, Катя?
– Не знаю. Но мне бы хотелось.
– Мне тоже.
За ним в дом творчества приехала легковая машина. Молодёжь провожала его гуртом, Где-то в общей толпе стояла Катя, незаметная и бесшумная.
Писатель крепко растёр себе шею под затылком и ещё раз всмотрелся в девушку. Те же глаза, то же лицо, наверное, те же плечи и груди под кофтой. Сидит теперь перед ним в кухне прямая, как укор из прошлого. Роман принесла. Знаем мы ваши романы! Сначала жар по всему телу, потом лёд и сталь в каждом взгляде. Если не замужем – значит, скорострелка. Дурит пацанов, а потом отваливает.
– Как-то странно вы на меня смотрите, Андрей Андреевич, – девушка была очень серьёзна. – Если я не вовремя…
– Стоп! Хочешь правду?
– Конечно.
– Такие, как ты, всегда не вовремя. Как пешеход на красный свет. Мне зелёный, жму на газ, а он выскакивает прямо под колёса.
– А вы смотрите на дорогу внимательней.
– Давно такая умная?
– От рождения.
Он встал, прошёлся по кухне, опять сел. Девушка сидела неподвижно и ждала. Писатель положил тяжёлую ладонь на папку.
– Хорошо, роман твой я прочитаю.
– Спасибо.
– Всё?
– Ну да. До свидания.
Девушка вернулась в прихожую, сняла плащ с вешалки и быстро его надела.
Писатель стоял молча.
– Я побежала? – спросила девушка.
Он с силой хлопнул ладонями себя по бёдрам.
– Ну ты даёшь! – почти выкрикнул он. – Офигеть можно! Ты куда? Стой, глупая.
– Ваша жена скоро придёт.
– Чёрт с ней! Как придёт, так и уйдёт!
– Вы с ума сошли, Андрей Андреевич?
Писатель опять замолчал. «Вот что ударилось в окно, – подумал он. – Не птица, а предупреждение».
– Вы не думайте, у меня всё очень и очень хорошо, – добавила Катя. – Вы мне так понравились тем летом. Как мужчина. Я влюбилась, наверное. Но потом как-то пережила, перегорела. Мы же дурочки, правда? Ничего не соображаем. Особенно если рядом такой богатырь, как вы.
– Ладно, пока. Звони. Телефон знаешь?
Девушка кивнула.
– А роман я прочитаю. Так что звони.
Катя ушла, а он взял пачку «Мальборо» и опять завалился на диван. В голове всё шло кругом. Ему казалось, что к сорока шести жизнь полностью наладилась. Любимая жена под боком, любимая работа тоже, сын пашет где надо, дом, друзья, его печатают и даже хвалят. Но вот явилась эта Катя, свидетель его мужского кикса из прошлого, и душа забродила, вскипела пузырями, как скисшее вино. Значит, душа не в порядке. Винить некого. Да и Катя эта картавая, в общем, здесь ни при чём. В нём всё дело. Раздухарился, разогнался, а скорости не рассчитал. Думал, всё можно. Нагажу – и мне сойдёт. Не тут-то было. Пошёл юзом, башку себе чуть не разнёс и всем своим тоже. Богатырь драный! Гад слепошарый! Хрен на блюде!..
Писатель долго ругал себя изощрённо и крепко, словно его снесло в армейскую, давно минувшую жизнь. Наконец перестал нарезать ремни из своей кожи, затушил очередную сигарету и встал с дивана.
«Пойду к Горецкому, – решил он. – Он наверняка дома. Выпьем полкило, закусим со смаком – может, полегчает».
автор Сергей Бурлаченко